13 апреля 2011 года в рамках Центра консервативных исследований МГУ состоялся семинар на тему «Четвертая политическая практика»
"Четвёртая политическая практика" - профессор А.Г.Дугин
· «Новые политические технологии латентного управления миром и борьбы с российской государственностью» - д.и.н., профессор, декан гуманитарного факультета РГУТиС В.Э. Багдасарян;
· «Французские нонконформисты 1930-х» - к.п.н., научный сотрудник РИСИ А.А. Кузнецов;
· «Четвертая политическая практика Жоржа Батая» - философ Н. Сперанская.
В начале семинара свой доклад презентовал руководитель ЦКИ, профессор социологического факультета МГУ Александр Дугин.
Базовой мыслью, отправной точкой его сообщения стало постулирование понятия «Четвертая политическая практика». Как отметил профессор Дугин, 4ПП – это заявленная область реализации четвертой политической теории. Еще одним важным предварительным замечанием докладчика стал тезис о том, что в основе многих дисциплин лежит дуальная топика, которая порождает такие пары понятий, как «теория – практика», «мысль – дело», «идея – реализация», «принцип – манифестация», «мышление – деятельность».
Все вышеперечисленные пары могут иметь разную семантическую геометрию, но все они являются конститутивными. В то же время, четвертая политическая теория, стремясь порвать с политологической и философской топикой Модерна, выйти за рамки всех моделей дуализма, имплицитно заложенных в этих областях.
Несмотря на то, что на эвиденциональном уровне 4ПТ должна ассоциироваться с колонкой термина 1, а 4ПП с колонкой термина2, это разделение следует оставить в стороне, и обратиться к сути 4ПТ и центральным задачам, стоящим перед ней. Если мы проведем эту операцию, то нам станет ясно, что базовой целью четвертой политической теории является снятие дуализма между субъектом и объектом, дуальной топики, как таковой, на которой стоит Модерн. В этом отношении профессор Дугин предложил обратить внимание на то, что на данном этапе разработки 4ПТ, центральным ее субъектом был определен Dasein.
Dasein – как модель радикального уклонения, ухода от любых проявлений дуальности, в том числе и тех, что были продемонстрированы в начале доклада. Соответственно, вопрос о четвертой политической практике нужно ставить только с учетом критики Хайдеггера и его предложений, относительно преодоления дуализма. Это означает, что Dasein мы не можем конституировать ни в одной из двух предложенных колонок. То есть, мы вынуждены обращаться к инстанции, предшествующей этому дуализму, разделению, найти корень, из которого растет каждая из этих пар терминов и понятий и при этом не должны впасть в горизонтальные отношения этих объектов. Нас интересует донный, глубинный уровень, из которого произрастает эта дуальность.
Тогда, обнаружив и зафиксировав эту инстанцию, мы можем сказать, что четвертая политическая теория, на самом важном уровне является настолько же теорией, насколько является и практикой. Это тот базовый корень, из которого растут древа обеих этих колонок, субъект 4ПТ и 4ПП находится в онтических корнях, в той области, которую мы обнаруживаем после процедуры вертикальной редукции.
Если же обратиться непосредственно к формам выражения 4ПП, то, как минимум, мы можем помыслить колонку 2 через колонку 1, осознав практику, как теорию, манифестацию как принцип, ритуал, как миф, деятельность как мышление, реализацию как идею, дело как мысль. Все эти операции приводят нас к стихии околдованного мира, предшествующего веберианской топике. В ней существует только «расколдованный мир», мир, где между идеей и ее реализацией стоит стена. В «околдованном мире» этой преграды не существует, где мысль (в чистом виде) есть вещь, где мыслимое и есть единственное, с чем мы имеем дело. Таким образом, мы оказываемся в мыслимом мире, где вещи представляют собой не что иное, как мысли. Именно в этом мире и живет носитель 4 политической теории и 4 политической практики.
Таким образом, профессор Дугин настоял на том тезисе, что четвертой политической практикой не может быть какая-то грубая реализация четвертой политической теории в предполагаемом ином по отношению к этой четвертой политической теории пространстве. Иного топоса и топологии, нежели теория, в четвертой политической практике не существует. Также докладчиком было отмечено, что подобная конструкция чем-то напоминает постмодерн, виртуальность. Виртуальность, ее дискурс постулируют ту же инстанцию «не теории и не практики», «не принципа и не манифестации», «не мышления и не практики». Виртуальность и есть великая пародия на Четвертую политическую теорию и четвертую политическую практику. И нам, как ни странно, эта виртуальность ближе, чем все предшествующие ей топологии. Виртуальность подходит к 4ПТ ближе, чем какой бы то ни было другой элемент. Этот факт снова актуализирует проблематику соотношения традиционализма, метафизики и постмодерна. Но постмодерн, виртуальность, пытаются смешать семантические поля представленных 2-х колонок на горизонтальном уровне, вплоть до неразличимости.
Так, ризома Делёза в этом отношении становится пародией на Dasein Хайдеггера. Но проблема «перестановки» этих двух колонок решается на уровне обращения к поверхности. То есть, когда теория и практика смешивается, возникает деменция, - безумие. И Делез говорит «Да» этому безумию. И эта деменция постмодерна, напоминающая по формам предмет нашего обсуждения, фундаментально отличается от него своей горизонтальной ориентацией, она пытается изжить глубину, которая заложена в четвертой политической теории.
Эсхатологическая линия, путешествие к концу света никогда не состоится, если его ждать или не ждать, - напомнил профессор Дугин. Есть огромный арсенал уловок времени и истории, которые отодвигают наступление этого момента. Конец света должен быть осуществлен, это задание, а не данность. Это и есть тот многообещающий финал того, что мы называем 4 политической практики.
Следующий доклад под названием «Четвертая политическая практика Жоржа Батая» был представлен философом, писателем, сценаристом и режиссером Натэллой Сперанской. Докладчик акцентировал внимание на формировании в 30-е годы во Франции политической группы, известной под названием «Контратака», лидерами которой были Андре Бретон и Жорж Батай. Во многом это было антифашистское объединение, его манифест 1935 года пестрел от подписей А.Бретона, К.Каю, Ж.Шави, Ж.Батая, Б.Пере, П.Клоссовски, Р.Блена и многих других. Участники группы проповедовали переход от абстракций к насильственному действию. Политические же воззрения и манифестации «Контратаки» были пропитаны сюрреализмом Бретона.
В то же время, отметила докладчик, Бретона быстро настигло разочарование в коммунизме: символичной стала пощёчина, нанесённая Бретоном члену советской делегации Эренбургу. Таким образом, эта группа в центре столкновения противоположных экстремальных идеологий. Бретон вынашивал мысли о сюрреалистической революции, о дерзком «нет» как фашизму, так и коммунизму. Марманд, определяя характер деятельности Батая, употребляет удивительно точное выражение – «политика траты». Она подразумевает собой тотальное самопожертвование, самосожжение, растворение индивидуального начала в сообществе и в этом принципиальное отличие новой идеологии Батая и от либеральной идеологии. Так, можно утверждать, что Батай, признавая иррелевантность всех существующих политических идеологий, стремился к созданию принципиально новой политической теории. Это было, по мнению Натэллы Сперанской, попыткой выйти за пределы всех известных политических парадигм.
Батай бросает вызов индивидууму, наносит по нему сокрушительный удар, удаляя из политической системы. В практической области это вылилось в создание тайного общества «Ацефал». Так, например,ритуал человеческого жертвоприношения, принятый в обществе, имел целью избавить всех его участников от личностного «я» ради полного единения. Батай утверждал, что объединить людей способно только нечто трагичное. Есть версия, что члены кружка Ацефал не совершили ни одного реального жертвоприношения, так как все готовы были стать жертвой, но никто - палачом.
Стремление найти ту точку, в которой противоположности сходятся, Батай, ярый противник идеализма, объяснял тоской по утраченным идеалам. Насилие, о котором говорил философ, отмечает докладчик, отличалось от насилия фашистского. Если последнее подразумевало тотальное уничтожение Другого, то насилие, принятое в обществе «Ацефал» имело место лишь при добровольном согласии, иными словами, оно было направлено на жертву, готовую к уничтожению. Чаще всего участники общества вели войну с самими собой, следовательно, их насилие выражалось в самоистреблении при «влечении к смерти». Принимая концепцию Гераклита, Батай воспринимал войну как первоначало бытия. Войну он неразрывно связывал с жертвоприношением, гигантской тратой, по большому счёту чуждой экономическим и национальным принципам. Желая разрушить фашистский политический миф, Батай идёт против структуры политической организации, в которой фигура вождя, фюрера является главной. Главу или голову он предпочитает отсечь.
Далее Натэлла Сперанская посвятила часть времени вопросу соотношения власти и сакральности. Так, Сакральное Батай разделяет на «левое» и «правое», и утверждает, что все сакральные объекты, «как политические персонажи, регулярно преобразуются только из левых в правые». Это в частности справедливо и по отношению к власти. Власть начинается с трансгрессивного акта, с нарушения запрета. Суверен, по Батаю, сражается не с какими-то конкретными врагами, а с обществом, вернее, с гетерогенными его элементами, для этого заручаясь помощью гомогенной части общества.
Актор политической деятельности как носитель индивидуального начала уступает место актору политико-религиозной деятельности, субъекту, вышедшему за рамки индивидуального. Первым решительным действием стал выход Второго номера журнала, который был полностью посвящён Ницше. Батай вознамерился вырвать его из рук фашистов, вполне успешно приспособивших его философию под свои нужды. Батай решительно опровергает связь Ницше с фашизмом, раскрывая суть фальсификации, порождённой хитрыми замыслами сестры философа, его кузена Рихарда Ёлера и человека, имевшего доступ к Архиву Ницше.
Батай также высказывал мысль о необходимости появления сообществ избранных, что призваны стать строителями империи, которые бы знали ради чего стоит жить и ради чего стоит умирать. Это было бы «обществом заговорщиков», трагичным обществом, а трагедия, как известно, имеет своим истоком дионисийские братства. Субъектом истории новой политической идеологии Батая становится не индивидуум, как в случае либерализма, ни класс и даже ни государство (или раса), как в коммунизме и фашизме, но трагическое сообщество. Именно это Трагическое Общество мы можем рассмотреть как ещё одну кандидатуру на роль субъекта в Четвёртой Политической Теории, а проживание имперской трагедии как форму её практической реализации. Прообразом этого общества был тайный союз «Ацефал».
Кроме того, в докладе Натэллы Сперанской было уделено внимание и образовательным инициативам этой политической и творческой группы. В июле 1937 года в журнале «Ацефал» появляется «Заявление об основании «Коллежа Социологии». Продолжая исследования таких известных социологов как Эмиль Дюркгейм, Люсьен Леви-Брюль и Марсель Мосс, члены Коллежа Социологии ставили перед собой непростую задачу – исследование сакральных феноменов, а также осмысление связи природного и общественного мира. Роже Кайуа утверждал, что регенерация сакральных явлений была, пожалуй, фундаментальной целью основателей Коллежа. Коллеж Социологии должен был объединить конгениальных друг другу личностей, видевших свою задачу в сакрализации социологии, возведении этой науки в статус сакральной доктрины. «Правому» Сакральному аспекту фашизма, основанному на воле к власти, подразумевающему имперскую идею, Батай противопоставил «левое» Сакральное, связанное с тайными обществами, религиозной властью и суверенитетом трагедии. Символ первого – топор палача, ибо это власть убивающего. Символ второго – крест идущего на казнь, ибо это власть погибающего.
«Ни демократия, ни фашизм – тайное общество»,- таков принцип Коллежа Социологии. Его участники намеревались осуществить сразу три проекта – научный, художественный и политический. Им это не удалось, но нас главным образом интересует пройденные этапы, сам процесс, а не конечный результат, поскольку Коллеж, по замечанию Олье Дени, находился в поиске некоего четвёртого пути и представлял собой, таким образом, историческую префигурацию Четвёртой Политической Теории, включая её практическую реализацию - заключила докладчик.
Следующим докладчиком, осветившим в своем выступлении тему «Французские нонконформисты 1930-х» научный сотрудник РИСИ Александр Кузнецов. В частности, его выступление было посвящено такому явлению, как «персонализм». Его яркими представителями являлись Робер Арон, Арно Дандьё и Даниэль Робс. На мышление этой школы было оказано значительное влияние католическим духовенством. Этим интеллектуальным кругом постулировалась первчиность личности, персоны, противопоставляя их понятию индивидуума. Поэтому становится понятной их последующей симпатии к Крьеркегору и Прудону вопреки экономическому детерменизму Маркса, при всей их сопутствующей антибуржуазности. Отсюда видимо проистекала популярная в этом кругу идея организации общин, способствующих прямой демократии. Одновременно они выражали протест относительно такого института, как парламент. При этом большевизм, например, рассматривался ими как обратная сторона медали капитализма.
Докладчик акцентировал внимание собравшихся на том, что до второй мировой войны противоборство капитализма и социализма рассматривалось как противостояние христианства атеизму. После этого трагического периода этот конфликт стал рассматриваться как столкновение тоталитарного и индивидуалистического общества. Рассмотреть персоналистов, как представителей идеологии, близкой к четвертой политической теории можно, учитывая тот факт, что они критиковали как либерализм, так и большевистский социализм.
В этом плане интересна та альтернатива, которую персоналисты предъявляли перед лицом капитализма. Во-первых, они предлагали возродить ремесленнические цеха, для того, чтобы улучшить положение рабочих. Во-вторых, равномерное распределение нетяжелой и творческой работы между всеми членами общества. В-третьих, развитие машинной техники, освобождающей человека от наиболее тяжелого и монотонного труда. Все эти и другие идеи, по словам докладчика, были отражены в выпускавшемся этим коллективом журнале «Новый порядок». При этом в нем, несмотря на схожесть названия, с другим (нацистским) изданием не было и следов национализма, или антисемитизма).
Кроме того, Александр Кузнецов отдельно отметил ту дихотомию между естественными законами и «буржуазным порядком», которые для себя четко различали представители этого течения. А также привлек внимание слушателей к тому, как персоналисты жестко критиковали режимы фашизма и национал-социализма. Особенную озабоченность вызывала у них такая реалия, как «тотальная мобилизация» и установление «диктатуры труда», а также активно пропагандировавшаяся расовая теория. Еще в 1933 году, когда Гитлер не был тем феноменом, который остался на кровавых страницах мировой истории, эти интеллектуалы поняли, что приход Гитлера к власти повышает вероятность большой войны в Европе.
